Неточные совпадения
Адвокат почтительно поклонился,
выпустил из двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему
стало так весело, что он, противно своим правилам, сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом, как у Сигонина.
И трудолюбивая жизнь, удаленная от шума городов и тех обольщений, которые от праздности выдумал, позабывши труд, человек, так сильно
стала перед ним рисоваться, что он уже почти позабыл всю неприятность своего положения и, может быть, готов был даже возблагодарить провиденье за этот тяжелый <урок>, если только
выпустят его и отдадут хотя часть.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел
выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и
стал откланиваться.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и
стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что
выпустит и уронит топор… вдруг голова его как бы закружилась.
— Это что за фантазия! Дайте-ка ваш пульс пощупать. — Базаров взял ее руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже не
стал считать ее ударов. — Сто лет проживете, — промолвил он,
выпуская ее руку.
Он уж недавно донес, что я «обнаруживаю раскаяние»: если история с книгами пройдет мимо меня, он донесет, что я
стал таким благонадежным и доблестным гражданином, какого ни Рим, ни Спарта не производили: меня и
выпустят из-под надзора!
«Эту главу в романе надо
выпустить… — подумал он, принимаясь вечером за тетради, чтобы дополнить очерк Ульяны Андреевны… — А зачем: лгать, притворяться,
становиться на ходули? Не хочу, оставлю, как есть, смягчу только это свидание… прикрою нимфу и сатира гирляндой…»
В роще он канарейку
выпустил, так как она не может далеко улететь после клетки, и
стал стрелять в нее, но не попал.
Маслова, не переставая плакать, жадно
стала раз зa разом втягивать в себя и
выпускать табачный дым.
Высокие, широкоплечие, мускулистые и молчаливые перевозчики, в полушубках и броднях, ловко, привычно закинули чалки, закрепили их за столбы и, отложив запоры,
выпустили стоявшие на пароме воза на берег и
стали грузить воза, сплошь устанавливая паром повозками и шарахающимися от воды лошадьми.
— Ничего не дам, а ей пуще не дам! Она его не любила. Она у него тогда пушечку отняла, а он ей по-да-рил, — вдруг в голос прорыдал штабс-капитан при воспоминании о том, как Илюша уступил тогда свою пушечку маме. Бедная помешанная так и залилась вся тихим плачем, закрыв лицо руками. Мальчики, видя, наконец, что отец не
выпускает гроб от себя, а между тем пора нести, вдруг обступили гроб тесною кучкой и
стали его подымать.
Это я тебя
выпускаю, ты думаешь? —
стал бы заботиться, как же, жди, как бы это не доставляло мне самому удовольствия!
Со мной были две красненькие ассигнации, я отдал одну ему; он тут же послал поручика за книгами и отдал ему мое письмо к обер-полицмейстеру, в котором я, основываясь на вычитанной мною
статье, просил объявить мне причину ареста или
выпустить меня.
В Московском 1 400 человек студентов,
стало быть, надобно
выпустить 1 200, чтобы иметь право принять сотню новых.
— Слушай, я
выпущу тебя; но если ты меня обманываешь, — сказала Катерина, остановившись пред дверью, — и, вместо того чтобы покаяться,
станешь опять братом черту?
— Я
выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая стены. — Что я
стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на землю.
Бубнов струсил еще больше. Чтобы он не убежал, доктор запер все двери в комнате и опять
стал у окна, — из окна-то он его уже не
выпустит. А там, на улице, сбежались какие-то странные люди и кричали ему, чтоб он уходил, то есть Бубнов. Это уже было совсем смешно. Глупцы они, только теперь увидели его! Доктор стоял у окна и раскланивался с публикой, прижимая руку к сердцу, как оперный певец.
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг
стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу
выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…
Мне захотелось
выпустить птиц, я
стал снимать клетки — вбежала бабушка, хлопая себя руками по бокам, и бросилась к печи, ругаясь...
Кровь всё текла, под порогом она уже собралась в лужу, потемнела и как будто поднималась вверх.
Выпуская розовую пену, Цыганок мычал, как во сне, и таял,
становился всё более плоским, приклеиваясь к полу, уходя в него.
— Позднейшее примечание сочинителя] Потеряв всякую надежду, чтобы копчик
стал ловить, я обыкновенно
выпускал его на волю, и долго видели его летающего около дома и слышали жалобный писк, означающий, что он голоден.
Но охотник, знающий эти проделки, сейчас убивает матку; потом собака поодиночке найдет всех тетеревят, и хороший стрелок, если не
станет горячиться и будет
выпускать тетеревенка в меру, перебьет всех без промаха.
Тогда она, не
выпуская из левой лапы своей добычи, правой на бегу
стала хвататься за все, что попадалось по дороге: за стебли зимующих растений, и сухую траву, и прочее.
Когда я, еще в начале моего житья в деревне, — вот когда я уходил тосковать один в горы, — когда я, бродя один,
стал встречать иногда, особенно в полдень, когда
выпускали из школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то вся душа моя начинала вдруг стремиться к ним.
— Да бахаревские, бахаревские, чтой-то вы словно не видите, я барышень к тетеньке из Москвы везу, а вы не пускаете. Стой, Никитушка, тут, я сейчас сама к Агнии Николаевне доступлю. — Старуха
стала спускать ноги из тарантаса и, почуяв землю, заколтыхала к кельям. Никитушка остановился, монастырский сторож не
выпускал из руки поводьев пристяжного коня, а монашка опять всунулась в тарантас.
Вихров сидел довольно долгое время, потом
стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не
выпускал еще из рук.
— Каналья этакий! — произнес он. — Да и вы, господа чиновники, удивительное дело, какой нынче пустой народ
стали! Вон у меня покойный дядя исправником был… Тогда, знаете, этакие французские камзолы еще носили… И как, бывало, он из округи приедет, тетушка сейчас и лезет к нему в этот камзол в карманы: из одного вынимает деньги, что по округе собрал, а из другого — волосы человечьи — это он из бород у мужиков надрал. У того бы они квасу не
выпустили!
— Расходитесь! — сказал надзиратель и, провожая мать, забормотал: — Не плачь, —
выпустят! Всех
выпускают… Тесно
стало…
— Ну да! Звонок, кончили,
стали всех с эллинга
выпускать — и представьте: выпускающий изловил ненумерованного человека. Уж как oн пробрался — понять не могу. Отвели в Операционное. Там из него, голубчика, вытянут, как и зачем… (Улыбка — вкусная…)
— Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота так отличилась, что
стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем
выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— И поди, чай, — прервал Половников, — сделавши такое доброе дело,
стал на молитву,
выпустил рубаху, опояску ниже пупа спустил… и прав, думает… Ну, а робенка-то куда вы девали? ты говори да досказывай! — продолжал он, обращаясь к Кузьмовне.
Да с тех-то пор и идет у них дебош: то женский пол соберет, в горнице натопит, да в чем есть и безобразничает, или зазовет к себе приказного какого ни на есть ледящего: «Вот, говорит, тебе сто рублев, дозволь, мол, только себя выпороть!» Намеднись один пьянчужка и согласился, да только что они его, сударь,
выпустили, он
стал в воротах, да и кричит караул.
— Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем он сказал, что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее
выпустил и продавать
стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса будут и что он, собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
Капитан, вероятно, нескоро бы еще расстался с своей жертвой; но в эту минуту точно из-под земли вырос Калинович. Появление его, в свою очередь, удивило Флегонта Михайлыча, так что он
выпустил из рук кисть и Медиокритского, который, воспользовавшись этим, вырвался и пустился бежать. Калинович тоже был встревожен. Палагея Евграфовна, сама не зная для чего,
стала раскрывать ставни.
Извозчик вместо ответа подошел к левой пристяжной, более других вспотевшей, и, проговорив: «Ну, запыхалась, проклятая!», схватил ее за морду и непременно заставил счихнуть, а потом, не
выпуская трубки изо рта,
стал раскладывать.
Желая выйти из его орбиты, Александров
стал осторожно обходить его слева,
выпустив руку своей дамы и слегка приподняв левую руку во избежание толчка.
— Девочки… подождите… не бранитесь, — говорил он, перемежая каждое слово вздохами, происходившими от давнишней одышки. — Честное слово… докторишки разнесчастные… все лето купали мои ревматизмы… в каком-то грязном… киселе… ужасно пахнет… И не
выпускали… Вы первые… к кому приехал… Ужасно рад… с вами увидеться… Как прыгаете?.. Ты, Верочка… совсем леди… очень
стала похожа… на покойницу мать… Когда крестить позовешь?
«Русский листок» шел плохо, но В.Э. Миллер не унывал. Сотрудники получше к нему не шли, компаньонов не находилось, а он, веселый и энергичный, крутился волчком, должал в типографиях, на каждый номер добывал бумаги, иногда в долг, реже на наличные, а все-таки верил в успех, аккуратно
выпускал газету и наконец
стал искать компаньона.
В 1893 году, может быть для положения в обществе, он
стал издавать ежедневную газетку «Торговля и промышленность», которую продолжал и в 1894 году,
выпустив 190 номеров. И вдруг изменил ее название.
Только как к острову Готланду
стали подъезжать — тогда
выпустил.
Некоторые даже пытались уговорить его от поездки, объясняя, что если англичане теперь его возьмут в плен, то уж не
выпустят, а продадут с аукциона какому-нибудь выжиге, который
станет его возить по ярмаркам, а там мальчишки будут его дразнить; но перспектива получения прогонных денег до Каира и обратно была так соблазнительна, что отяжелевший печенег остался глух ко всем убеждениям.
Царь начал догадываться. Он сделался бледнее. Пальцы его
стали разгибаться и
выпускать ворот Малюты.
Это
стало известно, его лишили места и отдали под суд, обвиняя в том, что он
выпускал арестантов по ночам в город «погулять».
От страшного холода он чуть было не разжал рук и не
выпустил черта, но одолел себя и
стал искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи рук было невозможно, а освободить руки значило упустить черта. Ахилла этого не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто не слыхал, или кто и слышал, тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».
Увидав серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул одним глазом, мотнув головой на спальню Хаджи-Мурата, и сказал, что можно, пока не видят. И тотчас же
стал курить, не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда
выпускал дым.
— Только
стал заряжать, ваше благородие, — заговорил солдат, бывший в паре с Авдеевым, — слышу — чикнуло, смотрю — он ружье
выпустил.
— Только
стал ружье заряжать, слышу — чикнуло, — говорил солдат, бывший с ним в паре. — Смотрю, а он ружье
выпустил.
Людмила
стала коленями ему на живот и руками прижала его к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее
выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на ноги. Он был красен и раздосадован.
Стало темно и холодно, он закрыл окно, зажёг лампу и, не
выпуская её из руки, сел за стол — с жёлтой страницы развёрнутой книги в глаза бросилась строка: «выговаривать гладко, а не ожесточать», занозой вошла в мозг и не пускала к себе ничего более. Тогда он вынул из ящика стола свои тетради, начал перелистывать их.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и — как это ни странно — иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не
выпуская револьвера,
стал на пороге.